Ах как жаль что летаю я только во сне наяву я такой же как все
Возможно это песня M.I.A. — Paper Planes. Сингл с песней был выпущен в августе 2007 года и занял 4-е место в американском чарте «Горячая сотня» журнала «Билборд», а также 19-е место в национальном чарте Великобритании. Композиция была использована в компьютерной игре Far Cry 3.
Не могу найти песню знаю несколько слов,белая вата бел-белые крылья бел-белые ноги бел-белые ночи,помогите пожалуйста — 7 ответов
По Вашим словам ничего не удаётся найти. Возможно они неточные. Попробуйте вспомнить поточнее — возможно какие-то отдельные строки из куплета или припева, но точно, как их поют, тогда используя эти строки можно будет поискать по словам, а там уж и найти исполнителя, и название песни. Ещё не мешало бы указать, в каком стиле и когда песня была на слуху (хотя бы примерно) и кто исполняет (мужчина или женщина).
Скажите название старой песни,такой «заедающей». Еще текст такой: «яия ииии яия ооооо яия ииииии яия а а». — 6 ответов
Обожаю эту песню! Это O-Zone!
Vrei sa pleci dar nu ma, nu ma iei,
Nu ma, nu ma iei, nu ma, nu ma, nu ma iei.
Chipul tau si dragostea din tei,
Я не звезда что тебе ещё от меня нужно? — 1 ответ
Это строчка из трека рэп-исполнителя The Limba под названием «Смузи». Песня вышла на альбоме «Я дома» 2019 года. Послушать можно здесь:
Третий раз ты мне позвонишь
Но уже который день день я был не один
Ты же просто подруга
Я прошу, не нарывайся на грубость
Прямо сейчас ты меня простишь
Я тебя кидаю в black block,
Чтобы на меня ты не тратила своё время
Внутри тебя демон
Ты много плакала,
Но в чём тут моя вина?
Ты слишком мягкая (да),
Но всё это временно
Что тебе ещё от меня нужно а?
Шлю тебе привет только воздушный
От твоей любви мне очень душно
Я уверен, мне с тобою будет скучно
У! Что тебе ещё от меня нужно а?
У! Шлю тебе привет только воздушный
У! От твоей любви мне очень душно
Я уверен, мне с тобою будет скучно
Смотри вокруг, я же тут не один
Ты не верила мне, я не верила им
Я тебе не друг, немного подожди
Я нанесу тебе вред, прости
Прости, но просто ты не в моём вкусе
Мне всё равно плевать на наши узы
Это всё меня не радует, а грузит
Мы не тусим
Ты находишь в этом минусы и плюсы
Я ледяной, как розовое смузи —
Завяжи на этом узел
Ты много плакала,
Но в чём тут моя вина?
Ты слишком мягкая (да),
Но всё это временно
Пойми, я не звезда
Что тебе ещё от меня нужно а?
Шлю тебе привет только воздушный
От твоей любви мне очень душно
Я уверен, мне с тобою будет скучно
У! Что тебе ещё от меня нужно а?
У! Шлю тебе привет только воздушный
У! От твоей любви мне очень душно
Я уверен, мне с тобою будет скучно
источник
Во сне и наяву. сборник стихотворений
(«Московский рабочий », 2001 г.)
* * *
Безумная. Уж лучше быть Горгоной,
Зловещею улыбкою своей
Всех убивать и превращать в колонны
И жить потом среди немых камней.
Но я так не могу, я так не смею –
Чем лучше я? – свой ужас не таю –
Закрыть глаза – и я окаменею.
Забрать слова – и превращусь в змею.
2000
* * *
Стой, одиночество, не торопи коней.
Ещё успеешь насладиться бегом.
Помедленней кати свою телегу –
На пир богов – в мир страхов и теней.
Твоя дорога и упрямый мул
Не задают мучительных вопросов…
По мостовой стучат твои колёса –
Вот-вот услышу отдалённый гул…
* * *
Летним вечером нечего делать
Лишь бездельницам – в поте лица
Варят ягоды – меткие стрелы,
И насквозь поражают сердца.
Ну а я – не жена, а обуза
Для любой полноценной семьи:
По ночам приходящая Муза
Отнимает все силы мои.
После ливня осыпались розы,
Как слепые и словно без сил.
Принимают усталые позы –
Будто выросли возле могил.
Отдыхают ненужные лейки.
Молодёжь постигает азы
На зелёной садовой скамейке,
Мокрой после июльской грозы.
* * *
Б.Н.К.
Ты скажешь мне: «Воскресни!» – я воскресну,
Ты скажешь мне: «Умри!» — и я умру.
Моё слепое взбалмошное сердце
Послушно, словно флаги на ветру.
АЛУПКА
К львам, лежащим на пороге,
С белоснежной дивной шерсткой,
В долгой мраморной дороге
Перепачканной извёсткой,
Нас зовёт душа Боннани
От шотландцев и Тюдоров1,
Всё построивших заране —
От соборов до заборов.
Уголок, забытый столик,
Автор, утонувший в Лете.
Чёрной магией майолик
Очарован южный ветер.
Зимний сад – души отрада,
Трёх столетий фикус вьётся –
Гость с небесного фасада –
Смертным в руки не даётся.
Статуэтки и камины –
И душа твоя, Татьяна, –
В рисовой соломке тины
Ни малейшего изъяна.
Более чем оболочка –
Эта девочка босая.
Лопается, будто почка,
Платьице, с неё сползая.
Разноликая лепнина
Белоснежнее капустниц –
Кыш, ведь это не витрина! –
Где найдёшь таких искусниц.
Львам не будет одиноко –
Глажу и даю им клички.
Им – лафа, другим – морока
Людоедские привычки.
И, как Бог, я вынимаю
Из ореховой скорлупки
Не дворец, а слепок рая,
Не на небе, а в Алупке.
В ИЮЛЕ
Полдень. Ни облачка (дивный барашек
Был, но растаял). Сухие, как губы,
Брезгливые бледные лица ромашек
Запутались в складках взлетающих юбок.
От запаха щавеля и чернозёма
Весь воздух насквозь пропитался кислинкой.
Летают стрекозы – глаза как озера,
И ящерки греют недужные спинки.
Жара. И трава со следами загара,
И белые кости расплавленных листьев
Лежат бездыханней, чем после удара,
Мертвее малярской испачканной кисти.
От вечных порезов на пальцах бегоний,
От кем-то изломанных яблочных веток
Так хочется спать, будто после погони, —
Заспать и жару, и причуды, и лето.
* * *
Здесь — сажали, там – косили.
Меньше соберут, чем сеют.
Это всё моя Россия,
Здесь иначе не умеют.
* * *
И я всегда одна средь многих лиц весёлых,
А все мои друзья – среди теней печальных…
Верблюду – бедуин, а мне – мои глаголы
Милее всех даров от близких или дальних…
Ленивой, мне стихи милее, чем романы
С мужчинами и те, что в твёрдом переплёте –
Страничка, а на ней затянутые раны,
Которые, увы, так блёкнут в переводе…
* * *
Как в обмороке. Ходит, не спеша,
С утра до вечера в одном халате,
Как опием обкуренный паша,
Как килька полудохлая в томате,
Моя дурная Муза… Любит спать.
Раскинется, и шлейф её оборок
Не аккуратно ляжет на кровать,
А весь скукожится. И гладишь раз по сорок –
Всё без толку… Какая ерунда…
Опять всё не путём в летейской страже:
Кому-то – слишком яркая звезда,
Кому-то и свеча не светит даже…
Невнятно бормоча и слюни распустив,
Бросаясь от отчаянья к надежде,
Идёт, от нежности глаза закрыв.
Ей все равно — хоть вешайте, хоть режьте.
Юродивая. Пляшет на гробах
И плачет в дни коронований светлых.
Блаженная улыбка на губах.
Худа. Бледна. Качается от ветра.
Топилась, вешалась, горела на кострах.
С мечом жреца Немийского1 ходила.
И чувствовала свой животный страх.
И жалостью над трупом исходила.
Ах, бедная. Ах, дурочка-любовь.
Уйди домой. Не подходи к порогу.
Твой бог умрёт. А голубая кровь —
Не дождь с небес, не увлажнит дорогу.
Живи в тепле. Забудь про шалаши.
За каждой радостью спеши вдогонку.
А бог пусть в самой глубине души
Сидит на корточках наказанным ребёнком.
Все в рубашках смирительных боги.
Чистый пол. И в графинах – вода.
Надоели чужие тревоги
Как кухарке – чужая еда.
На столе – круглый диск телефона.
На балконе – сплошная лафа.
Пообвисла немного корона,
Но зато не хромает строфа.
Располневшие музы по праву
Вас ведут на вечерний омлет,
Обещая посмертную славу
И – пожизненно – собственный бред…
* * *
Б.Н.К.
И, очарованная в дым,
Свой чёрный – с Вашим голубым,
Без всякой посторонней цели,
Скрещу как шпаги на дуэли…
И ток по этому лучу
Течёт такой, что я лечу.
* * *
Б.Н.К.
Когда во мне всё плотское умрёт –
Ни жара, ни усталости, ни бреда –
Моя тоска так сладко запоёт,
И пораженье будет как победа.
Слова придут, прохладны и легки,
Как слёзы на кладбищенском граните.
Вам от меня нужны одни стихи.
Всё правильно – три года не звоните.
* * *
А.З.
Устроив показательный процесс
Над тёмными желаньями моими,
Ты растворился в воздухе, исчез,
Забыл мой адрес, перепутал имя.
И я стою с протянутой рукой.
Моя корысть – не медь и побрякушки,
А ночи чёрные с щемящею тоской
И стон глухой на шёлковой подушке.
Здесь ласточки и трясогузки
Махали длинными хвостами
И воздух вышили, как блузку,
Тончайшей гладью и крестами.
Сквозь перекладины забора —
Суровый атеист на паперть —
Глядит смородина с укором,
Как на запачканную скатерть
И слепнет. С ленью нету сладу —
Такая ломота в суставах.
А влюбчивые лягушата
Расквакались во всех канавах.
Шиповник, немощный затворник,
Губами скомканными шепчет —
Так, забываясь, мрачный дворник
Бормочет, будто ищет жемчуг.
И даже к сердцу иноверца
Пристанут липкие, как глина,
Горчичное сухое тельце
Осы и тёмный зуд осиный.
Он — ловец красоты.
До чего же хрупка его клетка
из слепых паутинок
и из клейкой тягучей смолы.
Мир затих.
Не дрожат даже чуткие звуки на ветках,
изнывая от жажды гармонии — от немоты.
И художник застыл —
не спешит
оторвать, отодрать от коры
эти нежные бледные тени
удивлённо застывших растений.
Как бездонные ямы,
глаза
за ползущим жуком,
за улиткой, уставшей от лени,
всё следят и слезятся.
Оса
пролетает у губ,
и сухое горчичное тельце её
похоже на шкуру гепарда.
И хрустящие травы,
поднявшись до самых колен,
заслоняют — ревнивцы! —
смазливые лица ромашек.
Художник, скорей!
Улетят — не поймаешь.
Но он позабыл распахнуть свою клетку.
И мечутся звуки,
залетая и в уши, и в рот, и в глаза.
1988
* * *
Я знаю о любви почти что всё:
Как любят, ждут, изводят, изнывают,
Целуют руки, подают пальто,
Уходят прочь, и напрочь забывают.
Как, идола воздвигнув из любви,
Городят ересь и как мрут от скуки.
С лицом холодным стискивают руки,
Ногтями в кожу впившись до крови…
Я знаю, как о ней не говорят,
Как рифмы от бессилья подбирают.
Как на огне мучительном горят.
…А, впрочем, от неё не умирают.
И каждый раз в наполненный автобус
Своё большое втискивая тело,
Я вспоминаю Мальтуса.
А ночью, когда воображу себя пророком
И мне мерещится усталый голос Бога,
Диктующего мне свои посланья,
Я с ужасом его читаю мысли…
Среди богов, по счастью, филантропы
Встречаются пока что много чаще,
Чем откровенные мальтузианцы…
И лишь поэтому нас здесь ещё так много…
Отмерено, отрежь, от страха холодея –
Пусть не казённый дом, но всё одно – страданье,
Чуть тёплая ещё, но всё-таки Медея –
Прекрасное лицо, змеиное дыханье…
Позором будет пусть, но чёрною косою
Насытиться успей, идущий на закланье…
И что тебе теперь беззубая с косою –
Вдохнёшь в себя туман – исполнится желанье…
Погода хуже, чем природа –
Мороз, распутица, мороз.
Лишь крепко пьющая порода
Отсюда не воротит нос.
И не для нашего народа
Свободы головная боль –
Не опьяняет нас свобода,
А отравляет алкоголь.
Авантюристы и пропойцы
Берут за так, берут за медь,
Но что поделать, мы не горцы,
Чтоб за пенаты умереть.
Гимн не написан, путь не ведом,
Не доплывают корабли,
Но дым сражений, вкус победы
Ещё нам блазнится вдали.
* * *
Мой изначальный родовой порок,
Стихи – запутанная цепь ассоциаций,
Тотем, наследство войн и радиаций,
Источник зла, клеймо моё и рок.
Мне не найти покоя и тепла –
С утра до вечера и ночью каждой
Томима бесами и адской жаждой,
Я – вечный Латник, в поисках угла.
Над бездной вод прикована к скале,
Как Прометей, отвергнувший Пандору,
И в страхе птицы облетают гору,
Наслышанные о моём орле.
Прочь, образина, мерзкое отродье! –
Опять пришёл и требует оброк –
Не хочешь. Что же, запасайся впрок,
Дай боже, ты подавишься сегодня.
А там, внизу, – весна и половодье…
Но мне, неблагодарной, всё равно
С кем неразбавленное пьёт вино
Венера бледная, разлучница и сводня…
* * *
Я была такой спокойной –
Как удав… И что мне войны,
Наводнения, пожары,
Голод, тот и этот свет,
Если я тебе и даром
Ни на ужин, ни в обед
Не нужна – как ягуарам
Мусульманский минарет.
* * *
Б.Н.К.
Всё сожжено – мосты, надежды, город.
Чудовища, ползущие во тьму,
Ещё внимают зову моему,
Но отрезвление наступит очень скоро.
И нет надежды, нет такой опоры,
Подобной нерушимому столпу,
Которая сквозь пропасти и горы
Меня вела бы к сердцу твоему.
В ПЕЩЕРЕ
Там, глубоко, в подвалах темноты
Неутомимая идёт работа –
За каплей капля неживой воды
Стекает с камня, словно струйки пота.
И, нежный, вырастает сталактит –
Творение бездушное природы,
А снизу вверх, сквозь твёрдые породы, –
Его близнец – любовник – сталагмит.
Красавицы, красавцы и уроды,
Рождённые водой в одной воде,
Закованы под мраморные своды –
Но ведают ли о своей беде?
И каждый страстью пламенной объят.
Нет жребия прекрасней – вечно грезить
Как тысячи столетий пролетят
И намертво – в граните и железе,
Свершив кровосмешения обряд,
Они сольются в дивный сталагнат.
* * *
Нет ничего прекраснее дождя,
Когда спешишь на тайное свиданье,
И даже профиль бывшего вождя
Отмыт до блеска лунного сиянья.
И крылья выросли, и я теперь не слон,
А выше всех порхающая птица.
Я – вертопрах, считающий ворон.
Что сфинксы мне и что мне фараон,
Когда мне по ночам такое снится?
Пахнет рыбой и озёрной тиной.
Паутиной разрослись осоки.
Вся путина слышит крик утиный,
Жалобный такой и одинокий.
Лодка, чуть покачивая боком,
Мерно движется по водной глади.
И скрипят уключины, как строки
Или, может быть, как тигра гладят.
* * *
Б.Н.К.
На сердце – оковы,
Ни дома, ни крова,
Брожу и ночую во рву –
Попался мне ангел-хранитель суровый,
Вот с ним я теперь и живу…
* * *
Листья сорваны сильным ветром,
И прозрачен на километры
Был бы лес, но темно от туч,
Развернувших гнедые крылья,
Тихо воющих от бессилья
Всё залить – от долин до круч.
* * *
Черногубый лягушонок
Прыгнул, чтоб не раздавили –
Из зелёных распашонок
Не нашили кошенили.
* * *
А.З.
Вода – как яд, и льётся водопадом
Из купола в этом лесном медресе.
Упали на землю, побитые градом,
Ромашки в лесу и внизу, на косе.
Промокла сирень, и стоит на опушке –
Глаза голубые фатально чисты…
И как-то рассеянно смотрят лягушки,
И томные ивы наводят мосты.
И веткой качает не дикая слива –
Нагая подельница местных дубрав,
А та золотая маслина, олива,
Мокрые ветки до неба задрав…
И каждая тварь ищет место посуше –
Куда бы поставить двойную кровать…
И мне ли – порочной, промокшей, продрогшей —
В Офелию снова и снова играть…
РУСАЛКА
В зарослях густоресничных
Слепнут тучи-зрачки,
Крикливою стаей птичьей
Разодранные в клочки.
Сточены ветром восточным
Зубы ночных огней,
Сладостных и порочных
В вечной тоске своей.
Ссоры во всех притонах —
Вряд ли им поделить
Русалочьих глаз зелёных
Мерцающую финифть.
Что мне их перебранки —
Только глупец и мот
Камни такой огранки
Бросает в водоворот.
Нет, не корысти ради,
Ради сиянья глаз
В тине болотной платье,
В патоке светлых ласк.
Тем, кто хоть раз увидел
Руки тоски-змеи,
Снятся лишь губы-мидии
И блеск её чешуи.
1989
Узор – как голубиный норов,
Ком полусвета-полутьмы.
Все наши радости и ссоры
В него искусно вплетены.
Из беличьих игривых глазок,
Из визга неженок–синиц
Прожилки – как на древних вазах,
На сгибах слишком светлых лиц.
И, не сбиваясь, без поправок,
Игла мороза по стеклу
Выводит жар хрустальных плавок,
Пьёт фиолетовую мглу.
Влип Аюдага раненый медведь –
Пал обессилено, и как ему напиться –
Всё море выпить, а потом реветь –
Безумной Ифигении страшиться.
Бежать через Ангарский перетоп
К пещерам карстовым на склонах Чатырдага
И, в скалы спрятав свой «бараний лоб»1,
Лежать на дне небритого оврага.
И, магмой заливая Партенит2,
Как смертным потом, — прятаться и злиться,
Но Ифигения тебя не умертвит –
Ей любы человеческие лица.
Дочь Агамемнона, покорный твой медведь
Серо-зелёной головой склонился,
Взгляд диабазовый не смея упереть,
Всё пьёт и пьёт, но он давно напился –
И жар вулкана в жерле охладился,
И смертный пот успел окаменеть.
Снег слепнет от слёз и зевотой
Пытается грусть побороть,
Поддельной своей позолотой
Ворчливых ворон наколоть.
От жалости вдовы-сосульки
Рыдают у всех на виду —
Зависли как пчёлы над ульем
И сами как будто в меду.
И скоро начнутся ангины.
Но — чтоб веселее болеть —
Таблетками анальгина
Снег будет на крышах белеть.
* * *
А.М.
Тебе не надоело сниться.
Ты – только сон, нелепый и пустой…
Полжизни эта мука длится…
Но ты мне говоришь, что ты – не мой,
Что ты случайно, по ошибке снишься,
А должен был совсем не мне, другой…
* * *
Освистан, даже искалечен,
Дождь танцевал на мостовой,
И так почти по-человечьи
Слезился глаз его кривой…
Под гул заслуженных оваций
Раскланялся в рассветной мгле
И резкой сменой декораций
Вдруг распластался на земле.
Сказал, что нравятся блондинки.
Я перекрасилась – провал:
Среди мужчин на вечеринке
Он лишь ко мне не приставал.
Вчера сидели на скамейке –
Мужчины, кто ж им угодит?! –
Сказал, что нравятся еврейки –
Придётся изучать иврит?!
* * *
На юге летом, надо понимать,
С себя снимают даже эполеты…
И женщины так царственно раздеты,
Что будешь им и нехотя внимать…
И в этом царстве голых смуглых рук,
Открытых плеч есть дивное величье…
К чему богиням соблюдать приличья –
Изображать смущенье и испуг?…
* * *
Глаз, что слева, слишком узкий,
Тот, что справа, много шире:
То ли муж мой слишком русский,
То ли тесно нам в квартире.
Как он худ, помилуй, небо.
Я же вечно забываю:
То ли муж на кухне не был,
То ли я там не бываю.
* * *
Ночь. Выбегаю в ледяную стужу –
Полураздета, будто на пожар –
Грудь нараспашку и душа наружу –
И завтра непременно будет жар.
Но это завтра. А сегодня Муза
Меня ведёт и дарит мне, шутя,
Греховный плод греховного союза –
Стихию ветра и стихи дождя.
* * *
Готовясь жить когда-то полной мерой,
Я дом свой превратила в монастырь.
Но бога нет. В часовне пахнет серой.
А вместо сада – свалка и пустырь.
Свой путь земной пройдя наполовину,
Спешу печальный подвести итог:
Я слишком долго разминала глину,
И вот она рассыпалась в песок.
* * *
…Двух расходящихся трамваев звон…
Наверное, в самой природе душ
Есть свыше предначертанный закон
О расставаньи… И скользящий уж
С таким, как он, встречаясь в тишине,
В глаза взглянув, ползёт устало прочь.
Расходятся и пятна на Луне.
Близки два дня, но между ними ночь.
Молчанием разделены слова.
Сны сладко дремлют под защитой век.
И расстаётся – такова судьба! –
С себе подобным даже человек.
* * *
Б.Н.К.
Пора о боге думать… Я смешна…
Грешна? Конечно. Боже, как грешна…
Холодный мрамор к сердцу прижимая,
Я и сама почти что неживая…
Здесь ходят боги.
И при сильном ветре
Они по воздуху летят.
И так беспомощно и едко
Они вокруг себя глядят.
И, сняв нахмуренные шляпы,
С усмешкой чеховских врачей
Они ощупывают запах
Больных, ослабленных вещей.
И углублённо, как корова
Жуёт траву, жуют сюжет.
И лезет розовое слово
Из отворотов и манжет.
И сны твердеют и крошатся,
Как ломкие карандаши,
В их беспокойных влажных пальцах,
Приникших к ссадинам души.
С придирчивой заботой нянек –
Кормить и вытирать носы –
Они оттачивают грани,
Как бороды или усы.
Любимцев – самых непослушных,
Капризных, плачущих детей
Они ведут из комнат душных,
Бросают у чужих людей,
Безжалостные как кукушки –
Их забывают и опять
Над тенью призрачной корпят –
Над строчкой, лёгкой и воздушной.
* * *
Напрасно мы читаем между строк:
Не избежит своей горячки сердце…
Какой короткий нам отмечен срок –
Не отдышаться и не осмотреться…
Прекрасна жизнь… Пусть кончится когда-то,
Но будем жить, пока ещё живём…
Все наши беды – небольшая плата
За звёзды, лес и тихий водоём…
* * *
Нет, никогда хорошими словами
Мы не умножим силу естества…
Как осенью пожухшая листва
Рассыплюсь я – под вашими ногами…
Ничто вам не напомнит обо мне:
Ни эта ночь с густыми облаками,
Ни влага, разделённая с богами,
Ни чей-то всхлип в полнейшей тишине…
Рыдайте же теперь наедине,
Но никогда под звуки вашей скрипки,
Под ваши флейты, трубы и улыбки
Не будете вы счастливы вполне…
Перед толпой гарцуйте на коне.
А я усну ненужной и разбитой.
Играйте в прятки с вашей Маргаритой,
Горите вечно на своём огне.
* * *
Девушка в красном с красной розой в руках,
Останови свой взгляд. Ты ещё успеешь оглянуться.
Пусть только осыпающиеся лепестки
Напоминают нам о том, как летит время.
Здесь иногда не просто людно,
Здесь в воскресенье встретить можно
Цыганку, пляшущую с бубном
В длиннющих юбках красно-чёрных.
Здесь рядом с горами салата,
С морской капустою жемчужной
Сверкают взором газавата
Тугие персики и груши
Из плоти сладкой и прохладной,
В матёрчатой шершавой коже.
Они как дыни ароматны,
И, впрочем, продаются тоже.
И фиолетовые сливы,
Как окна в белоснежном тюле,
Покрыты тонкой плёнкой пыли,
На блюде-ложе прикорнули.
И нет униженно покорней,
Чем эти сломленные позы,
В которых застывают розы,
Когда теряют кров и корни.
Цитируй Маркса и Маркузе,
Но черноглазые грузины
Глаза насмешливые сузят,
Как одесситки в магазине…
К полудню больше блёклых красок,
И зелень разве в суп годится:
На солнце выгорают сразу
Укропа длинные ресницы.
И зябнут кочаны капусты,
Дрожа под кипою одёжек,
И огурцы, в жару так густо
Покрытые гусиной кожей.
Здесь не боятся божьей кары,
В пустых словах не ищут истин, —
Мне говорил художник старый,
Устало отмывая кисти.
* * *
Б.Н.К.
Нам не дано проникнуть в тайны –
Печальный подвожу итог –
Ведь встречи наши так случайны:
Что их не замечает Бог…
Как в вечной мерзлоте Аляски,
В лесах ещё лежат снега,
Но полусонная река
Уже кому-то строит глазки…
Уже торопится апрель,
Под кромкой льда томятся лужи,
Всей этой чехардой разбужен
Эрот, всё чаще бьющий в цель…
Забыв про зимние привычки,
Звереет мирно спавший кот;
Почти прозрачен небосвод;
С пяти утра щебечут птички;
Ещё сосульки-невелички
Молчат, воды набравши в рот…
…Но очень скоро электрички
С боями будет брать народ.
* * *
Б.Н.К.
По ночам так нестерпимо душно,
Но уже заладили дожди…
Ничего хорошего не нужно,
Если всё дурное позади.
* * *
А.М.
Ты – сон мой, лёгкий, будто снег –
подуешь, и слетит с ладони.
Но ничего не нужно, кроме
твоих прозрачно тонких век.
Ты – чёрной магии кувшин,
а я – гончар и чернокнижник –
в чужом саду созревшей вишней
тебя леплю из белых глин.
О, лицедейство рук моих.
Ты – сотворён из глины зыбкой –
стоишь с надменною улыбкой
и мне диктуешь этот стих.
* * *
Разорвать бы эти нити,
Что впиваются так больно.
Калий это или литий
Даёт пищу для наитий –
Всё равно, но мне довольно.
Здесь кто-то бушевал,
Здесь кто-то ворожил.
Роса в траве — ведь это птичьи слёзы…
Мы падаем в траву из птичьих жил,
И листья падают в разросшиеся розы…
Вздохни – и кажется:
Цветок сейчас умрёт –
Так нежен, так мучителен, так жалок.
И чёрной ямой утопает рот
Немой земли.
И сон мой, перестарок,
Который снится мне, наверно, тыщу лет,
Глаза продрав, опять спешит присниться.
И вечер искренний, как старый самоед,
Чернит и растворяет наши лица.
Мне ремесло не дарит и рубля –
Где лимузин мой с мехом ягуара.
Лишь – свет луны и профиль корабля
И море – прямо здесь, у тротуара.
1997
* * *
До времени, до срока, до примет
Меня, как мёд, притягивало слово.
Полжизни прожито, но я, как интервент,
На басни книжные набрасываюсь снова…
Давно уже секретов в жизни нет.
И что могу найти я в новой книжке.
Да я сама дам сто один совет
Их автору, безусому мальчишке.
Но нет, за-ради красного словца
И россказней мальчишки-балагура
Отдам последний час и цвет лица
И рубль последний… Вот такая дура.
* * *
Вот, свернувшись тонкой змейкой,
Тень скользит через плетень.
Говорил, что жить не может,
А живёт который день.
А если б я была красива,
Да ещё цыганочка,
Ну что б ты делала со мной,
Родимая мамочка.
Сбежали. По сонному городу бродят,
Как корм для поэтов и для голубей.
Поэты с глазами небес голубей
Стоят, задохнувшись от хрупких мелодий.
Ленивцы и сони, ведь можно проспать –
С рассветом в заре растворяются звуки.
Смотрите, ведь сами же просятся в руки
Слова, от которых нам легче дышать.
Быстрее, быстрее подставьте ладони –
Осядут сладчайшей цветочной пыльцой.
Вы слышите: эти, с сухой хрипотцой —
Аккорды грядущих бессмертных симфоний.
А эти, невзрачны и тусклы на вид,
Звучат удивительно чисто и звонко.
Бегите, бегите за ними вдогонку.
И тот, кто поймает их, мир удивит.
* * *
И Эго – как рантье, забывший стыд и труд:
В ушко игольное не лезет мой верблюд…
* * *
Б.Н.К.
Если я Вас не увижу, самолёт мой разобьётся…
Если я Вас не увижу, теплоход пойдёт ко дну…
Террористы-экстремисты подорвут всё то, что рвётся –
Надоело им туристов подрывать по одному.
Те, что выживут в Египте, задохнутся от пожара –
Там стоит жара такая – всё вокруг горит огнём.
И огромные цунами смоют пол земного шара,
Ось земная развернётся, все от голода умрём.
…Словом, все вокруг погибнут и расти не будут фиги
Ещё раньше, чем великий Нострадамус обещал…
…Мне-то умирать не страшно, мне важны лишь сны и книги.
Но ведь там другие люди – им за что такой финал?…
Под трубный глас слона и щебет птичий
Он снова вспомнит о своём величьи…
И евнухи, скрывая праздный зуд,
Негодницу на рынок увезут.
* * *
И непреложен только день
Рождения, а смерти дата,
Судьба, фортуна и расплата –
Фантом, и мы, когда не лень, —
Ведь дело вовсе не в законе –
Могли бы всё переиграть…
А что Людовик не на троне –
Случайность, надо понимать…
* * *
Ракушка нежная, так много хрупких дел…
Беглянка бедная, органного союза
Осадок, утончённости предел,
Солёная как море, как медуза
Холодная, без чувства, без души.
Без тайных грёз о береге далёком –
На что надеется, куда спешит,
Куда влечёт её потоком,
Игрой неведомой судьбы,
Суровым, беспощадным роком…
Рассыплется, раздавленная богом
Без цели, без исканий, без борьбы…
Так боги нас ведут, что расшибаем лбы…
Что можем мы. Высокопарным слогом
Шептать:
– Рабы – не мы… Мы – не рабы…
* * *
Огонь потух. И остывает ложе.
С ещё болящим раненым плечом
Брунгильда спит, отделена мечом,
Шкур леопардовых напрасно не тревожа.
Пещера в мрак почти погружена.
В углу – доспехи, сваленные в кучу.
И вспышка редкая звезды падучей,
Как в зеркале, от них отражена.
И диск луны в крови, и обруч медный –
За час забвения заплачено сполна.
И до конца не ясно, чья вина…
Но больше не услышишь клич победный…
* * *
Сафо, сожгла и тебя страсть непомерная эта,
Высокая жажда души смертного Богом назвать…
Кто тебя более был в этом деле искусен,
В уменьи пленять словом и взглядом одним,
Но и тебя сжёг огонь, испепелил твоё сердце,
Затуманил глаза, разум тебе помутил…
* * *
Вначале – шёпотом, потом – наперебой
Читаю все подстрочники с изнанки.
И чувствую за собственной спиной
Дыханье зверя или даже вой,
И заплетается язык, как после пьянки…
Как, Господи, чудовищен мой зверь,
Клыки огромные и страшные зубищи.
Я убегаю, закрываю дверь,
Но, видимо, сегодня без потерь
Не обойтись… О, боже мой, их тыщи,
Таких зверей, и все они ревут,
Зовут меня, ломают дверь когтями,
Зубами острыми её на клочья рвут…
Бежать… Осталось несколько минут…
Но нет, я скована железными цепями
Столь крепко, что свободен лишь язык…
Кричать нет сил, но я кричу, и крик,
Почти что рык, становится стихами…
…И ангельский вдруг проступает лик
На морде зверя с длинными клыками.
* * *
Б.Н.К.
Как на чужого – на тебя гляжу.
И сердце оглушительно не бьётся.
Окно раскрыто. Женщина смеётся –
Крылатая, которой я служу.
В груди от каждого прикосновенья
Уже не разгорается огонь…
Я скоро райское услышу пенье,
И мелочь положу в твою ладонь…
Не стану перечитывать Камю,
Монтеня не читала и не буду.
В раю мне – ад, в аду – я как в раю,
Все книги выброшу, сожгу, забуду,
На полке выстрою их аккуратно, в ряд –
Пусть тайны вечные навечно сохранят.
…Всё для того, чтоб ты сказать мне мог:
Одна извилина, и та – меж ног.
* * *
Как у крови вкус воды солёной…
Только и похвастаться мне нечем –
Трижды я закидывала невод –
Тиной он был доверху наполнен.
Лишь медузами да тиною зелёной.
Дивно пела по ночам сирена,
Но спала я крепче Одиссея…
А к утру…мне оставалась пена,
Как в сто раз упущенном бульоне –
Мутная, узорная как корни
У ещё не виданных растений…
Жизнь свою я провела в неволе –
Где моя хвалёная свобода,
Горный воздух, дикая природа
И улитками усеянное поле.
Что ж, Коринф давно уже смирился.
Срыт, с землёй сравнялся храм Венеры.
Жриц распутных нет уже в помине –
Разложились, как и консул Муммий.
Незачем жить в бочке Диогену –
Здесь уже бывал апостол Павел.
И теперь здесь нет, увы, разврата,
Роскоши, увы, и диких оргий.
Лишь одна столетняя старуха
Помнит – ей рассказывала бабка –
Где завален камнями источник,
Посвященный некогда Нептуну…
* * *
А.З.
Ничто не вечно – знаем оба –
Всё кончено на этот раз.
Вы не простите мне до гроба
Ни грубых слов, ни глупых фраз…
Не обольщайтесь – эти речи –
Всего лишь плата за уют,
За наши взгляды, наши встречи,
О коих ангелы поют.
Ты так далёк, и я – в пустыне.
Грустишь – мне хочется рыдать.
Промокнешь – я тону в трясине.
Моргнёшь – я застелю кровать…
Вокруг меня — чужие лица,
И воздух свежий, и сквозит.
Я – вавилонская блудница,
Но гром меня не поразит.
Перехитри меня, попробуй:
Ты – где-то там, в туманной мгле,
А с богом договор особый,
Он – не указ мне на земле.
* * *
Б.Н.К.
Да здравствуют свобода и покой!
Звезда далёкая светила мне напрасно.
Как памятник с протянутой рукой
Всегда однообразно безобразна
Уже поднадоевшая мне роль.
Сейчас она и сыграна неважно.
Проходит дрожь и незаметна боль –
И утонул кораблик мой бумажный…
Было холодно. Даже слишком.
Новой книгой хрустел песок.
И в высокой осоке рыскал
Уток выводок.
Вспух восток –
Зуб больной в воспалённом небе.
И заря, поджигая лес,
Подняла свой багровый гребень
И проснулась.
Сладка, как лесть,
Ночь спала,
Прикрываясь тайной,
Но бесстыжие, как врачи
Над чадящей, гниющей раной,
Раздевали её лучи.
Я без неё, увы, почти что тлен.
Ей — каждая морщинка огорченье.
А мне её любовники – мученье,
И вздулись вены от её измен.
И мать, и мачеха, дорога в мир теней,
С лицом печальным и улыбкой сладкой.
Ругаюсь и кокетничаю с ней,
Беру её с почти мужской ухваткой –
Всё без толку – чем женщина слабей,
Тем обольстительней её душа и тело.
И вот молюсь – о, только б прилетела
И пыль смахнула с голубых теней.
* * *
И где бы меня ветром ни носило –
Я плаваю не хуже моряков…
И что мне Бог?… Во мне такая сила,
Что я сама творю себе богов.
Ты мне даже не любовник –
Отчего же видеть сладко
Этих губ, сухих и тёплых,
И усмешку, и укор.
Ты мне даже не приятель,
Но цветёт весной шиповник
От изгнания из рая
И до самых этих пор.
О, блаженство. Я вдыхаю
Этот запах – роз и яблок.
Ты обманешь. Ты забудешь.
Обещаешь – не придёшь.
Но, наверно, ты узнаешь,
Как такою ночью тёмной
Я молюсь тебе, мой ангел,
Словом сладким и туманным
Заговариваю дождь.
* * *
Несовершенен человек –
И м е ю щ и й – того не ценит.
Иной нас соблазняет век:
Тех – силой чувств, тех – властью денег.
И как болезнь живёт в крови –
Неизлечимо, как привычка –
Любить не ищущих любви.
Так вор домой идёт с отмычкой…
Что ж, каждый сам себе Роден –
Пускай сойдёт с ума Камилла1! –
Что нам все страсти, весь Эдем,
Вся эта неземная сила.
* * *
От гибели уже на волосок,
Я протяну голодному кусок:
Пусть хлеба нет – но сердце есть в груди –
Возьми его, но только остуди.
* * *
Б.Н.К.
Как многого хотела я просить…
Но больше – жалости:
чтоб отворялась дверца,
И я своё
растерзанное
сердце
Могла к тебе – погладить – приносить.
Чужая среди незнакомых,
Бесплотней теней и нежней,
Опять убежала из дома,
Загнав по дороге коней…
И просит о чём-то так сладко,
Так внятно и бойко грозит…
Её кружевная перчатка
И старца седого сразит…
Отшельница и богомолка,
Сзывает небесную рать
На пыльную книжную полку
В привычные игры играть.
* * *
Осеннее припухнувшее небо
В пуху и белоснежных перьях.
В поддельном золоте –
Как будто люди слепы! –
Махающие крыльями деревья.
И как плохой актёр играет муки –
Забыв, что нужно быть, а не казаться –
Ломаются и к небу тянут руки.
… Но к облакам не смеют прикасаться –
Боятся высоты.
И с птичьего полёта
Совсем, наверное, не видно лиц…
Деревья выдохлись, отряхивая птиц…
А ветру бедному смертельная охота
Тянуть с жестокостью зубных врачей
Их из земли.
Деревья как галеры
С оснасткою из солнечных лучей
Плывут по вздыбленному ветром скверу.
Пернатые матросы.
Паруса
Из жёлтых листьев
Даже легче шёлка.
И воробей бездомный безумолку
О штиле
Молит, молит небеса…
А ветер обрывает паруса…
Как Шива – столь же многорук,
Но далеко не столь прекрасный
Над головой моей паук
Висит надувшийся и властный.
Не просто поглощая звук,
А постигая еле-еле,
Берёт на пушку, на испуг
Слова, томящиеся в теле.
Сосёт мой воспалённый мозг,
И, избегая откровений,
Отбрасывая их, как воск,
Ткёт паутину из мгновений…
Отсеивая в решето,
Всё, что мне дорого и мило,
Он всасывает только то,
Что я и вовсе не любила.
* * *
Сон разума рождает символы.
1998
* * *
Памяти А.Г. Когана
Мне сон приснился: Бог всевластный
Взял у меня мои листки –
Взгляд равнодушный, взгляд бесстрастный
И поседевшие виски.
И, отходя от общих правил,
Невозмутимый, как всегда,
Своей рукой он строчки правил,
Почти не принося вреда.
* * *
…всё, что мы можем – знаки чертить на песке…
днём без страха и упрёка, ночью мы не так хороши…
по сломанным часам не определишь время,
но можно по солнцу…
ближе к солнцу даже свинец можно считать водой,
а чтобы пить воду, нужно быть птицей…
если мы прорубим скорлупу нашего яйца, то научимся летать,
но тогда мы превратимся в птенцов,
а сейчас мы – слизь, и у нас есть возможность выбора…
* * *
Наши тёмные желанья – это чёрное на чёрном:
Мирно спящая пантера душной ночью африканской.
И вокруг неё лианы наших помыслов безгрешных
Стать владельцем небольшого, но искусного гарема…
…Сколько странных вожделений… И чудовища желаний
Острозубых динозавров и коварней, и жаднее…
Но не будем о приятном, к ночи это неразумно:
В тишине услышать могут стоны связанной рабыни
Под ударами искусством напоённого бича…
Одурманенные звери – мирно спящие соседи.
Их будить – как людоеда, что смирить себя пытался
Абсолютным воздержаньем – лучше бы он обжирался
Мясом антилоп и ланей. А упившийся моралью,
Он хитрее и опасней праотцев своих пещерных:
Эти масляные глазки, гордый вид и рассужденья
О богах, судьбе и долге – недурная маскировка…
Но поверившему больше не понадобятся: шкура
Леопарда, лук и стрелы и объезженная лошадь…
* * *
Бывает больно и пустому сердцу…
* * *
Я не верила в Бога, но обижалась на него за то,
что жизнь должна когда-то закончиться,
за то что его дар не вечен.
Мне хотелось убить себя – то есть швырнуть
Богу его дар обратно – потому,
что я слишком любила жизнь.
Точно так же я относилась к Поэзии – как к Абсолюту:
Когда я прониклась теорией пульсирующей вселенной,
я перестала писать стихи – зачем,
если мир всё равно не вечен…
Мне казалось, что стихи можно писать только так –
в Вечность…
* * *
Мы будем счастливы всегда,
Пока, теней не замечая,
Качает ракушки вода,
В морской песок их измельчая.
Пока туманная звезда
Свои лучи нам шлёт сквозь бездну,
Пока лопух и лебеда
Прут, заглушая злак полезный…
* * *
Как уповать тут на удачу,
Упав без сил на повороте,
И, глаз потерянных не пряча,
Выныривать в водовороте?
Чужие мысли или чувства
Считать своими? Бога ради –
Лишь это придаёт искусству
Бессмертие. В моей тетради
Ожившие – как мрамор статуй
Под правкой скульптора умелой –
Исчадия моих фантазий
Иначе обретут ли тело?
Устав от схватки с тьмой кромешной,
Порокам общим уступая,
Они уходят вдаль неспешно,
Порою в облаках витая.
* * *
Дух возвышая и бичуя плоть,
Само дыханье можно побороть.
Мой нож остёр, но режет вкось и вкривь –
Любовь моя, как ненависть, безмерна, —
Задумалась холодная Юдифь
Над тёплым ещё трупом Олоферна.
Дозорным не слышны её шаги.
Всё замерло – рассветная истома.
Спит город осаждённый и враги –
Им снятся женщины, оставленные дома.
…Она ушла. Браслеты на ногах
Звенели так пронзительно и тонко…
И голову врага несла в руках –
Укачивая тихо, как ребёнка.
Нам нужно умереть отважно?!
Но здесь так тяжело быть храбрым!
SOS! Помогите! Очень страшно!
Никак не вырастают жабры!
* * *
Куда упрямей был Пигмалион1!
Я сломана. Я ничего не стою.
Мне всё равно: пускай сжигают Трою,
И пусть отраву пьёт Наполеон.
Ведь там – лишь темнота и тишина…
А здесь царят чужие пересуды…
Что смерть? – бокал хорошего вина,
Когда и так расплавлены сосуды…
* * *
Ясно вижу всё воочью:
Даже если мы уснём,
Ничего не будет ночью,
Ничего не будет днём.
Лишь в испуге суеверном
Осеняют все грехи
Светом бледным и неверным
Глупые мои стихи.
Бросаясь со скалы вниз головой,
Измерить чувство – легче, чем напиться.
Актийский мыс – не лучше, чем другой.
Дурною славой что ему гордиться?
Твоя строфа – изысканный сосуд.
Из-за мужчины незачем топиться…
Уехал1 – что ж, пускай повеселится.
А ты – сама себе и бог, и суд.
Твой верный слог всегда живёт с тобой,
А цепь – разбей, звено разъединится…
…Ну как волне потом о скалы биться,
Коль над твоей сомкнётся головой?…
МЕСТЬ НИОБЫ
У Латоны нет соперниц.
Ей Ниоба – не ровня.
Ни подруги, ни наперсниц,
Ни собаки у огня.
Лучше всех её малютки,
Как усядутся рядком.
Только часто голос жуткий
К ним доносит ветерком.
Он то плачет, то смеется,
Голос сладкий, не дрожит,
И вино упрямо льётся,
Мимо амфоры бежит.
Мальчик гневно хмурит брови
Как услышит этот стон,
Жаждой славы, жаждой крови,
Он уже не окрылён.
И девчонка изменилась.
— Надо, — шепчет без затей, —
Чтоб со мной так не случилось,
Вовсе не рожать детей.
Так наказана за гордость
Та Латона, что хулу,
Как гора рождает пропасть,
Превратила в похвалу.
* * *
Б.Н.К.
Мой лоб горит, как будто я в бреду.
Наверное, такое на роду
Написано –
Во сне и наяву –
Пока дышу, пока ещё живу,
Пока моя ещё трепещет плоть,
Сама себя не в силах побороть, —
Любить лишь тех, кто любит не меня,
А бледный свет от моего огня…
Замер прямо на дороге
Ежик маленький, колючий.
Только ты его не трогай,
Только ты его не мучай.
Все друзья его острее –
Ему скучно будет с нами.
Мы пойдём домой быстрее –
Пусть бежит спокойно к маме.
Тушу пожар по десять раз на дню,
Молясь перед портретом Абеляра.
И пусть меня настигнет божья кара –
Не Бог, а он предал меня огню.
Монахиня?! Исчадие страстей! –
Дух алчущий в насквозь порочном теле.
И сердце в тесной клетке из костей
Стучится так, что слышно в каждой келье.
Раскаяться? Но в чём? При чём тут бес?
Любовь – вот божество и совершенство.
Писать Ему – о, чудо из чудес! –
За что мне это вечное блаженство?
О, прошлое, возьми меня назад –
В страну, где каждый миг как сновиденье…
Казните, но я помню каждый взгляд,
И все слова, и все прикосновенья.
…Я отслужила столько долгих месс,
Что заслужила этой скорбной вести –
Лишь после смерти – там, на Пер-Лашез –
Мы будем вместе.
* * *
Голубка, клюй зерно на завтрак и на ужин,
Чему тебя учить – ты знаешь всё сама.
Горсть золота тебе и даже горсть жемчужин –
Какая это пыль для сердца и ума.
Кормлюсь теперь и я одним насущным хлебом,
Живу с огнём в груди и в поисках добра
Плыву – как облака – под этим синим небом,
Как этот горький дым и вечные ветра …
Напрасно бьюсь об лёд – успехи и промашки
Искоренят вконец – лишь выйду за порог –
Зелёную тоску и барские замашки,
Горячий чёрный взгляд и родовой порок…
Так жизни ткань груба, так нить её сурова –
Всё бедному рабу напоминает плеть…
Забыв о мелочах, запуталась в основах –
Когда так сложно жить, так просто умереть…
И вдалеке ты близко так,
Что можно вдруг рукой коснуться,
Прийти в сознанье, усмехнуться
И снова погрузиться в мрак,
И так лететь куда-то ввысь,
Куда-то вдаль, над облаками,
Минуты путая с веками, –
Не замечая, что срослись
Мы крыльями – сосуд к сосуду –
И кровь горячая спешит
От сердца к сердцу – и вершит,
Не уменьшая амплитуду,
Нелёгкий труд сращенья плоти,
Безумный этот, сладкий труд –
Переливаясь из запруд –
Как всё, покорное природе…
источник